Материал исследован учащимися 8-х и 9-х классов и использован в 2014 году на уроках и мероприятиях, посвященных 100-летию Первой мировой войны в МБОУ "Гимназия", МБОУ лицей, СОШ № 1, 2, 3, 4, 6 и других ОУ Каневского района .
***
Это повествование о войне и о судьбах людей, попавших в водоворот страшной, но самой цивилизованной из войн, прошедшего XX го века. Увы, люди в этой трагедии всего лишь песчинки. А значит, несёт их ветер истории вопреки их воле, невесть - куда. А если так, то по законам того же жанра, воюющие государства - это титаны, сцепившиеся в мертвой хватке, и ход истории напрямую зависит от того, кто победит. И нет в подлунном мире ничего постоянного. У всех свои судьбы; и у государств, и у людей, являющихся песчинками, частицами тех государств. 20-й век безумно богат на войны, участником которых неизменно была Россия. Беру на себя смелость утверждать, что поворотным моментом в судьбе Российской Империи явилась Первая Мировая война, как предтеча всех последующих событий. К середине 1917 года определился весь трагизм в судьбе Империи, раздираемой внутренними противоречиями, Февральской революцией, разгулом и вседозволенностью, продолжавшей захлёбываться дешёвой солдатской кровью. И всё это на фоне развалившейся экономики, забастовок, митингов и политических лозунгов. Увы, Россия уже определила свою судьбу. Остался ещё один штрих – это июль 17-го года, так мало изученный и описанный исследователями. Именно тогда, на полях сражений, решалась судьба бывшей Российской Империи, а быть может и последующая судьба послевоенной Европы. Горький июль 17-го года…С ним созвучен горький июль 1942-го, когда гитлеровские войска захватили Кавказ, Кубань, Дон и рвались к Волге. И там, и там была надежда на скорую победу. Вроде бы не связанные между собой события, предтечей которых стало решение Временного правительства, именно в июле 1917-го года, нанести удар армии Кайзера Вильгельма, мобилизовав все резервы. А они были, и не малые. Хотелось взять реванш за горечь поражений, за национальные унижения. За всё. Хотя в истории не бывает сослагательного наклонения, а так хотелось применить «если бы…» Если бы тогда Россия одержала победу, то возможно, не было бы в России Октябрьской Революции, а в Германии Версальского договора и Веймарской Республики. И неизвестно, сделал бы головокружительную политическую карьеру ефрейтор Адольф Алоиз Шилькгрубер, ставший потом Адольфом Гитлером? И не было бы всего ужаса фашизма…ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
К лету 17-года в Империалистической или Первой Мировой войне наметился перелом в пользу России. Обладая людским потенциалом, достаточными сырьевыми резервами, она была ещё достаточно сильна . Вдоволь хватало ещё снарядов, сапог, сухарей и винтовок. По планам Российского Генерального штаба российская армия должна была перейти в активное наступление от Черного моря до Балтики. Историки утверждают, что на тот момент Россия превосходила обессиленную Кайзеровскую Германию и её союзников по вооружению и людским резервам в полтора раза. Мощные артиллерийские ударные установки должны были проломить оборону врага, а в прорыв предполагалось бросить массы пехоты и конницы. И почему бы наступающим войскам не взять неприступный Берлин? Но планам этим не суждено было сбыться. Как ни горько признавать, но временное правительство, по своей сути, действительно было временным. Именно при нём началась всеобщая политическая неразбериха, появился пресловутый приказ №1 по армии и Флоту, упразднялись звания, отменялись знаки различия. Согласно ему же не нужно «отдавать честь офицерам». Завшивленный обозник может запросто потрепать по плечу седого генерала, а солдатские комитеты всё более втягивались в дискуссию воевать или не воевать? Июнь семнадцатого года, тогда ещё, назовут месяцем разочарований. Именно тогда, в июне месяце, война была Россией окончательно и бесповоротно проиграна. Причина одна, армия, особенно пехота, деморализована и, уже, воевать не хочет. Лишь только казачьи части, состоявшие из сильных духом потомственных воинов, сохраняют боеспособность. Но на фоне великого развала, ставшего национальным несчастьем, подвиги даже нескольких тысяч кубанских казаков уже ничего не решают… Так определилась роковая судьба России, а вместе с ней и судьба ещё двух близких мне по крови людей волей той же судьбы, попавших в водоворот июля 1917 года.
На этой фотографии в поношенной довоенной форме трое солдат-каневчан. Слева-направо: Василий Осадченко, Фёдор Власович Гринь и Евтихий Иванович Телятник. Все трое в ботинках с обмотками, более чем странной обуви, да и одежда, «второго срока» далека от эстетики и совершенства. И сидит она на них мешковато. Не удивительно, потому, как призваны они из резерва, и дома остались взрослые дети. В их жизни это уже третья война, а у Василия Осадченко даже четвёртая – он ещё воевал в финскую кампанию. Таковы хитросплетения судьбы. Из троих вернулся с войны только Фёдор Власович. Война забрала жизнь у остальных двоих, А Евтихия Ивановича жизнь, как известно, была подарена самой судьбой в июле того самого 1917 года.***
В памятном 1914 году выдался добрый урожай. Домовитые казаки, управившись с косовицей, озабоченно поглаживая бороды, прикидывали, что с обмолотом своими силами уже явно не управиться и придется нанимать работников. Благо, немало их в поисках заработка прибивалось в станицу из Воронежской, Курской и других губерний. Но недаром говорят старые люди : «Казак предполагает, а Господь располагает». В тот день, ставший последним мирным днём, был праздник. Почтенные главы семейств, отстоявши заутреню в церкви и разрешив неспешные свои дела, разъехались по «царинам» (земельным наделам) проведать оставшихся «на степу». С утра уже парило. На небе не было ни облачка, день явно обещал быть жарким. Василий с сестрой и братом ждали приезда на хутор матери. С хозяйством управились с утра, и Василий уже давно поглядывал на извилистую ленту дороги, спускавшуюся к реке. Оттуда должны были появиться парубки с соседнего хутора – Павло, Явтух и Кирилло. И хоть Павло недавно женился, но с неженатыми друзьями поддерживал крепкие приятельские отношения. Вскоре приехала из станицы мать, и Василий кинулся распрягать лошадей. Начавшийся, как обычно, семейный разговор был внезапно прерван. Внимание всех привлёк мчавшийся во весь опор всадник. Видя, как тот явно не жалеет коня, Василий в сердцах помянул его недобрым ловцом, но когда увидел на конце пики красный флажок, растерялся, ещё неосознанно понимая, что что-то случилось.
И только когда заголосила мать, догадался: случилась беда. Всадник вихрем пронёсся мимо. А люди за топотом копыт услышали от него только обрывки фраз. Смысл их, за исключением двух, был уже абсолютно неважен. Сполох. Война. Вот вам и вся горькая казацкая судьбина, скорее участь, когда между войнами хозяинуют, воспитывают детей, а по первому сигналу седлают коня и выступают в поход. И казачий конь, и вострая шашка – главная надежда казака в походной жизни. Нередко совсем в чужой земле лежат казачьи косточки. Потому-то с лихвой хватает в казачьих станицах и сирот, и вдов… В который раз жизнь в казачьей станице разделилась на два временных понятия : «до войны» и «после войны». Теперь все события будут происходить только в настоящем времени. И виной тому треклятый германец, пошедший войной на Российскую Империю. Не в одну казачью хату постучится лихая беда. Не одна мать, не одна жена поседеет прежде времени… *** Лето семнадцатого года. Юго –Западный фронт. Уже три года длится первая мировая война. Шёл второй день наступления на Юго-Западном фронте. Кубанская дивизия, поредевшая, но сохранившая полную дееспособность, находилась в зоне основного прорыва. Первый Запорожский полк, в котором воевал Василий, стоял на запасных позициях и в момент наибольшего напряжения должен был поддержать пехоту. На душе у казака было сумно, мучила тревога и неопределённость. Вглядываясь в лица сотоварищей своей полусотни, он хоть здесь получал немного заряда уверенности. Бывалые, закалённые в боях, во всяких переделках, казаки не спаникуют. Пытаясь подавить своё тревожное состояние, он мысленно вернулся в свою родную станицу, в тот августовский день, когда весть о войне напрочь перечеркнула все их мирные надежды и помыслы. Не раз уже на фронте он вспоминал, как всё происходило. За незначительностью стерлись какие-то подробности, но осталось главное, что всякий раз волновало и тревожило душу. Особенно часто вспоминал Ивгу. Именно такою, какой запомнил её в тот последний вечер: потухшую, подавленную ожиданием близкой разлуки, с мольбой в глазах: «Василёк! Хоть без рук, без ног, но вернись живым. Без тебя я свою жизнь не мыслю. Вот тебе рушник, чтобы почаще меня вспоминал…» Так и возит он тот рушник все три года в седельном тороке. Недалёкий пушечный залп прервал не совсем веселые мысли казака. И он как бы стряхнул с себя наваждение, да видно не надолго. И видения вновь стали роиться в его голове, он попытался расставить их по степени значимости. Вначале вспомнил, конечно, сбор на церковной площади. Тогда указ наказного атамана был зачитан громогласно всем собравшимся и сопровождён в ответ только тягостным молчанием. Шла речь о призыве на военную службу казаков второй очереди и призыве первоочерёдников. Затем вспомнилась ему многократная придирчивая проверка амуниции, «припасу», начиная от иголки и заканчивая ухналями для ковки коня. Комиссия из завзятых ветеринаров оценивала коней, смотрели и на масть, и на рост, измеряли ширину груди, ощупывали бока. Особо проверяли выездку. Промеж казаков прошёл шепоток: «Комиссия не привередлива, как при первом призыве, оно и понятно – война…» Когда очередь дошла до его Урагана, пожилой есаул, по-видимому главный в этой комиссии, удовлетворённо крякнул : « Оце кинь!» А потом ещё и проводил долгим взглядом скакуна. Василий считал, что было отчего восторгаться. Коня жеребёнком-стригунком приобрёл покойный отец. Вася фактически вырос с ним. Впоследствии отец, опытный кавалерист, помог обучить Урагана всему тому, что должен уметь делать боевой конь казака. Самое главное, Ураган отлично научился выносить из боя раненого всадника. Да, он оправдал за три года войны и своё имя, и свою стать, не из одной переделки Василий благополучно выходил с ним из боя живым. И сейчас привычно потрепав по холке напрягшегося коня, он сделал это, как всегда, с большой любовью. Наиболее трогательным воспоминанием было материнское благословение. Так и стоит у него перед глазами мать, икона в её дрожащих руках и глаза, в которых одна только мольба за него. Она пыталась держать себя в руках, но росинки говорили ясней ясного о глубине её материнской печали. Как сейчас слышит он её слова: «Храни тебя господь сынок, пусть матерь божия будет тебе заступницей». И поныне он, молодой офицер, носит при себе образок и ладанку с родной землёй и записанной молитвой, да ещё кипарисовый крестик, привезённый дядей Прохором со святой земли, аж с под «самого Иерусалиму». Вот поэтому, может, смерть и обходит его все эти годы. А ещё, конечно, потому, что он всегда смело глядит ей в глаза. Скольких односумов он уже растерял по дорогам войны… Его воспоминания, теперь кажется бесповоротно, прервал мощный артиллерийский залп. Канонада резко усилилась. Постепенно шквал огня переместился вглубь вражеской обороны, и Василий понял, что наступление пехоты и конницы вот-вот должно начаться. И не ошибся. За войну подхорунжий немало повидал пехотного люду. Ему казалось, что чего-то в них явно не хватало. Военного виду? Скорее, основательности, надёжности. Чтобы убедиться в этом, Василий посмотрел на своих казаков. Вот на них все ладно пригнано, кони почищены, вся «справа» на месте, кавалерийские карабины там, где им положено быть. Казак, он за что воюет? Наперво - за отчий дом, родные нивы, детей, жён, родителей своих. За православную веру, за Государя. Хотя, вот нет уже самодержца, свергли. Выходит, и воевать теперь не с руки? И всё же, негоже отдавать Россию на поругание супостату. Меж тем накал боя всё нарастал. И Ураган, привыкший давно к шуму любого боя, сегодня был как-то особенно неспокоен, переступал ногами, звенел удилами, отфыркивался, поджарый круп его мерно вздрагивал. Неспокойно вели себя кони и остальных казаков. Поглаживая рукой верного друга, он сам себе напомнил о том, что конь стал на войне для него дороже всего на свете. Правильно говорят, если уж конь полюбит казака, то нет на свете преданнее друга. В отличие от человека, он не способен на предательство. Год назад Ураган спас не только его, но и раненого в голову односума Павла, вынеся обоих на себе с поля боя… И это под градом пуль. Ощущение напряженности не проходило. Казаки смолили цигарки, нервно перебирали поводья. Василий вновь приложил к глазам бинокль. Ну, вот тебе! Несвязные цепи пехоты стали вообще распадаться на отдельные звенья, потом , как овцы, пехотинцы повернули назад. Он опустил бинокль, понимая, что это только начало большой беды, последствия которой он не мог представить. Прозвучала труба, и подхорунжий увидел, как сотенный, подняв блеснувшую шашку, начал ею быстро махать впереди себя. Как бы сплетая воедино обрывки команд, не думая, он повторил команду, отпустил поводья, толкнул коня, а тот почувствовав волю хозяина и напрягшись, сразу перешёл в галоп. Теперь главное - сократить дистанцию между ним и врагом до вытянутой руки. А там казачья шашка умело сделает свое дело! Сбоку он увидел скачущего Явтуха. Весь подобравшись, тот , как репей, прилип к крупу коня. Где-то позади скакал крупнотелый Павло, медлительный, тугодум, он в бою рубил с плеча, как косил. Бешеная скачка продолжалась, и Василий почувствовал, что порядком обогнал своих казаков. Поздно опомнившись, он увидел, что австрияки выставили впереди на турелях пулемёты, и похоже, что он и весь левый фланг как раз напорются на них. Не успев больше ни о чём подумать, он почувствовал, как его живот распорола жгучая боль. Очнулся он от легкого толчка, его Ураган, пододвинувшись к нему полулёжа на боку, призывно ржал, кося лиловым глазом. Он попытался ухватиться слабеющей рукою за луку седла, но боль жгучая и невыносимая, уже прочно жила в нем, пульсировала, прижимала к земле, не давая шевельнуться. Сознание вновь покинуло всадника. А когда очнулся он все же от боли, то увидел, как Ураган стоял, опустив поводья, понурив голову, а его тормошил Явтух: «Василёк, поднимайся, я пособлю». Собрав все силы, он приподнялся на локтях и увидел на месте своего живота какое-то месиво. Он понял своё реальное состояние, и отчего-то сразу сделалось легко, всё стало на свои места. Василий, едва шевеля пересохшими губами, спросил Явтуха: «Наша сотня как?» В ответ услышал глухое: «Сгубили. Всё пропало». Не сказал Явтух про то, что следом идут австрияки и добивают раненых.
- Коня подо мною убило, - поведал он Василию, - сам я раненый в ногу и плечо. Едва иду. От всего сказанного Василий содрогнулся, попытался закричать, но издал хрип. И когда боль отступила, сказал Явтуху, с мольбой глядя в глаза: «Друже мий, Богом молю, добей. Негоже православному гибнуть от вражьей руки. Ради святого причастия, возьми грех на душу, прекрати мои страдания, пусть не глумятся они над ещё живым офицером…» Но по одичалым глазам односума понял, что тот не сможет осуществить его просьбу. Явтух нетвёрдо стоя на раненой ноге, затвердил как будто на плацу: «Ваше благородие, господин подхорунжий, освободи от греха». Тогда раненый Василий, собрав последние силы, сказал глухим голосом, но очень отчетливо: «Бери коня, возле меня не стой, а спасай свою душу. Конь мой не ранен, а мамане моей низко кланяйся от меня, пусть не горюет. И пусть справит молебен за упокой моей души. А ещё друже, молю тебя, выживи в этой войне, женись, нарожайте деток и пусть у тебя их будет пятеро. А моя жизнь закончена. Прощай товарищ и односум…».
ВМЕСТО ЭПИЛОГА. В один из стылых зимних вечеров на церковную площадь въехал всадник на стройном коне. Спешившись и снявши папаху, он троекратно перекрестился на едва видимый в сумерках храм. Потом повел коня на поводу и пересёк церковную площадь. Вскоре он уже стучал в ворота крытого под корешок, явно не нового дома. Войдя в комнату, пришелец снял шапку и перекрестился на икону с горящей под нею лампадой. Вошла средних лет сухощавая женщина и, вглядываясь в лицо незнакомца, спросила: «Хто ты, чоловиче, шось тэбэ ны прызнаю?» Вошедший, подойдя к ней ближе, опустился на колени, Припав к ногам женщины, он разразился глухими мужскими рыданиями. Подняв заплаканное лицо, произнес: «Тетю, это ж я Явтух, односум вашего погибшего Васи. Мы с ним обое были в отступе». Голос его задрожал, но он, после минутной паузы взял себя в руки: «Я виноват перед Вами, потому, что оставил на поле боя раненого товарища. Господь свидетель, я бы не спас вашего сына. Ведь ему в живот вошла вся пулемётная очередь. Василёк просил застрелить его. А у меня кроме кинжала ничего не было»… И тут он замолк и рукавом черкески вытер глаза. Женщина, а это была моя бабушка, велела встать ему с колен. - «Сынок, я тебя не осуждаю», - сказала она,- значит на то воля божья. И он простит тебя за то, что не поднялась у тебя рука на раненого. Значит на роду написано Василию погибнуть молодым. И не казни себя сынок. Береги сам себя. Наступает смутное время. Храни тебя Господь. Ты должен долго жить, вырастить своих детей. Пусть хоть твоя мать увидит живого сына. Я ж буду знать, что мой сын не зря положил свою голову. Знаю теперь, что в смертную свою минуту помнил он о матери – о своей и чужой, когда спасал её сына. А я со своим горем свыкаюсь. По осени мне было сообщение из атаманского правления, что сынок мой сложил свою голову. Я долго не верила. Ослепла выглядаючи. А теперь нет у меня надежды. Буду поминать его за упокой, по - христиански, как Господь велел». Она замолчала, погрузившись в свои мысли.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА.
Вскоре бабушка, связав свою судьбу со вдовым бездетным казаком, переселилась на край станицы, где жила семья Явтуха. А того к тому времени закрутило в водовороте гражданской войны. Живой и невредимый, он потом, когда всё затихло, вернулся домой. В начале двадцатых годов бабушка ездила на место гибели дяди Василия, но увидела там забросанную кое-как огромную и безымянную братскую могилу, а вокруг рассыпанные и отбеленные кости людские и лошадиные вперемешку, рогатые германские каски, обломки оружия, позеленевшие гильзы, ставшие немыми свидетелями двух жестоких войн. В 36-м году отец и мать мои соединили свои судьбы. А Явтух, приходившийся дядей моей матери, теперь породнился с бабушкой, и не было праздника, чтобы он с семьей и с подарками не приходил бы к нам в гости. Что касается наказа моего дяди Василия Никитовича Лемиша, то Евтихий Иванович исполнил его полностью. У них с бабушкой Лукерьей было пятеро детей. Все выросли достойными людьми. К сожалению, их старший сын Николай пропал без вести в Великую Отечественную войну. Живут в Каневской две дочери Евтихия Ивановича, внуки и правнуки. Жизнь продолжается. Бабушка же моя, Александра Васильевна умерла в 1964 году в возрасте 92-х лет. До последнего вздоха она вспоминала погибших на войнах сыновей, проклинала войну, и не было, пожалуй, большего пацифиста, чем эта седая, измождённая печалями и многолетним трудом мать.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА.
Вскоре бабушка, связав свою судьбу со вдовым бездетным казаком, переселилась на край станицы, где жила семья Явтуха. А того к тому времени закрутило в водовороте гражданской войны. Живой и невредимый, он потом, когда всё затихло, вернулся домой. В начале двадцатых годов бабушка ездила на место гибели дяди Василия, но увидела там забросанную кое-как огромную и безымянную братскую могилу, а вокруг рассыпанные и отбеленные кости людские и лошадиные вперемешку, рогатые германские каски, обломки оружия, позеленевшие гильзы, ставшие немыми свидетелями двух жестоких войн. В 36-м году отец и мать мои соединили свои судьбы. А Явтух, приходившийся дядей моей матери, теперь породнился с бабушкой, и не было праздника, чтобы он с семьей и с подарками не приходил бы к нам в гости. Что касается наказа моего дяди Василия Никитовича Лемиша, то Евтихий Иванович исполнил его полностью. У них с бабушкой Лукерьей было пятеро детей. Все выросли достойными людьми. К сожалению, их старший сын Николай пропал без вести в Великую Отечественную войну. Живут в Каневской две дочери Евтихия Ивановича, внуки и правнуки. Жизнь продолжается. Бабушка же моя, Александра Васильевна умерла в 1964 году в возрасте 92-х лет. До последнего вздоха она вспоминала погибших на войнах сыновей, проклинала войну, и не было, пожалуй, большего пацифиста, чем эта седая, измождённая печалями и многолетним трудом мать.
Комментариев нет:
Отправить комментарий